Михаил Самарцев
 

Аккерманские байки

Часть пятая ПИШУЩАЯ БРАТИЯ

КНЯЗЬ ДОЛГОРУКИЙ

   После выхода в свет книжки «Чтоб я так жил!» заглянул я в дом офицеров к начальнику, майору Александру Юрченко и его супруге Елене, художественному руководителю и хозяйке кафе. Это они предоставили помещение для моего юбилейного вечера и приняли в нем посильное участие. Зашел с единственным желанием: надписать и подарить им книжку в знак уважения и признательности. Но Елена Владимировна загорелась, предложила провести презентацию в большом зале ДО. Я отказывался, говорил, что не смогу осилить большую подготовительную работу и вообще... На всё у нее был убедительный контрдовод. «Мы специалисты, у нас хорошие девочки-инструктора, привлечем военный оркестр, ансамбль, обеспечим аудиторию...»
   Пришлось согласиться и браться за совместную подготовку. Презентация прошла замечательно. Хорошие исполнители, поздравления, море цветов. А по окончании - оркестрантам просторная бильярдная и ящик пива от руководства ДО и банкет для избранных в кафе Елены Владимировны с вокально-инструментальным ансамблем. Среди моих товарищей был на банкете давний знакомый Виталий Газарьянц, а с ним - гость из Москвы Станислав Айдинян, сын прославленного певца Артура Айдиняна, народного артиста Советского Союза. При случае Станислав поднялся для произнесения тоста и мастерски вплел в него и литературный музей Марины Цветаевой, где он работает, и несколько славных имен знакомых современников, и высокую спасительную роль искусства.
   Я подарил ему свою книжку, он ответил мне тем же. Есть в Аккермане армянское общество, одним из лидеров которого является Виталий Газарьянц. Айдинян пришел на презентацию в Дом офицеров с Виталием, а остановился он у председателя армянского общества князя Владимира на арендованном им дебаркадере, двухэтажной плавающей гостинице. Князь - потомок древнего рода: Аргутинский-Долгорукий Арсакид. Личность незаурядная, человек талантливый и многогранный. Пишет стихи и песни, хорошо играет на гитаре и поет. И при всем при том он классный профессиональный музыкант, вторая виолончель в мире после Мстислава Растроповича.
   Как-то вскоре после презентации позвонил Газарьянц и спросил, не желаю ли я побывать на литературном вечере у князя Владимира.
497
Я встретил это приглашение с интересом.
   - Анатолий, - продолжал развивать идею Виталий, - а ты не мог бы пригласить несколько человек из своих знакомых? Поэтов, например.
   - Пожалуй, смогу. Тех, кого удастся найти.
   - Там ещё один хлопец играл на гитаре и пел. Симпатичный такой брюнет с красивым баритоном.
   - Это мой племянник, Салманов Денис.
   - А его сможешь пригласить?
   - Думаю, что да. Постараюсь.
   - Вот и ладненько, - заключил довольный Газарьянц. - А я приглашу Наташу Добровольскую, она твой романс исполнит.
   С Наташей в связи с моей презентацией забавная история приключилась. Я немного знал её, она иногда приходила на литобъединение с Олей Хорощенко, хотя сама ничего нам не читала, работала преподавателем в музыкальной школе, хорошо играла на гитаре и пела. И вот по ходу подготовки к презентации в Доме офицеров одна недавняя знакомая, Елена Н. говорит мне, что Наташа Добровольская её подруга и что она поговорит с Наташей о возможном её участии в моей презентации. Вскоре Елена позвонила мне и сказала, что Наташа собирается поехать в Москву, очень занята и не сможет разучить и спеть мой романс. Тем эта сюжетная линия вроде бы и закончилась. Наступило время летних отпусков, темпы подготовки заметно снизились. Уже где-то в конце августа позвонил Виталий. «Анатолий, ты когда-то искал Наташу Добровольскую. Она сейчас у меня. Если хочешь, можешь поговорить с ней. Я в двух словах проинформировал её». И передал трубку Наташе. Поговорили. Я рассказал о предстоящей презентации своей книжки и назвал уже готовых исполнителей и участников. Наташа сказала, что ей было бы интересно выступить в таком составе... Мы встретились в одной из комнат музыкальной школы, посидели полчаса за пианино, и у Наташи уже были на руках ноты и текст романса «Только след на снегу», который она стала готовить. И тут звонит мне домой Елена Н. и спрашивает, когда состоится презентация, ей очень хотелось бы послушать и посмотреть. Я назвал точную дату и время и мимоходом сказал об участии Наташи. «Ах она такая... - рассердилась Лена. - Когда я просила, то она не могла?..» И так разобиделась, что и на презентацию не пришла... Больше мы не виделись.
   И вот мы в гостях у князя Владимира. Просторный кабинет с видом на лиман, стулья вдоль стен, три стола буквой «Т» с креслом хозяина во главе, диван у входной двери

498

   Всero собралось человек двенадцать, включая князя Владимира и его шофёра-телохранителя, а так же Айдиняна и Газарьянца. Была дочь князя, миловидная и молчаливая, которая посидела со всеми за общим столом и затем потихоньку ушла. Почему-то показалось мне, что её тяготит что-то, и скорее не наше пестрое собрание, а личное, скрытое от нас. Одну из причин я пойму в тот же вечер, другую - спустя несколько лет.
   Айдинян вновь показал себя хорошим рассказчиком. Поделился воспоминаниями об отце и сестре Марины Цветаевой, о своих студенческих годах и экзаменах у известного профессора, который якобы знал чуть ли не все европейские языки. Станислав стал отвечать ему по билету, как говорится, простым русским языком, а профессор куража ради задал вопрос на английском. Станислав не растерялся и ответил на французском, после чего профессор быстренько вернулся к русскому. Говорил Айдинян с легкой иронией, гладко и умно, разве что иногда с излишним устремлением к витиеватости. Прочитал вслух какое-то моё стихотворение, попросил меня почитать что-нибудь. Потом предоставил такую же возможность Гульчаку и другим нашим авторам, пели Наташа Добровольская и Салманов Денис.
   Всё явственнее подступала осень, было холодно. Супруга моя и дочь Елена прижались одна к другой на диване, я поплотнее застегивал куртку на груди. Кто-то покашливал, Кто-то подносил к носу платочек. И тогда князь Владимир провел срочную благотворительную акцию. Oн достал из стола литровую флягу с коньяком и несколько рюмочек. Их едва хватило присутствующим женщинам, все прочие пили прямо из горлышка. Князь первым отпил пару глотков и пустил флягу по кругу.
Впрочем, сам он мог бы и не пить: с его комплекцией и массой осень ему была не страшна. Он сидел за первым торцовым столом, дородный, спокойный, улыбающийся.
   - Виолончель я сегодня не взял, играть не буду. Но есливы позволите, спою несколько своих песен под гитару.
По комнате пошел одобрительный гомон, и князь хотел уже было подняться из-за стола, но тут на столике в углу зазвонил телефон, и все притихли. Сидевший, словно на дежурстве, телохранитель взял трубку и повел негромкий разговор с какой-то женщиной. Судя по всему, они были хорошо знакомы, понимали друг друга с полуслова. Прикрыв трубку рукой, телохранитель сказал князю с улыбкой:
   - Она хочет увидеться. Спрашивает, можно ли прийти.
   - Очень хочет? - усмехнулся князь.
   - Аж трепещет.
   - Ну, тогда пусть приходит.
499
 
   Князь Владимир встал и прошел к противоположному краю составленных столов, где сидел я. Присел на стул возле стены, лицом ко мне, и стал настраивать гитару.
   Пел он выразительно и раздумчиво, голосом приятным и хорошо поставленным. Снова подумал с некоторым удивлением, как это успевают иные их благородия проявить себя! так всесторонне и достойно. Я сидел, обернувшись к исполнителю, он пел и неотрывно смотрел на меня, будто хотел Iне только донести до меня свою песню, но и увидеть в моих  глазах ответную реакцию, оценку его творчества. Песни были добротные, а в текстах иногда обнаруживались такие удачные находки, что я, глядя на князя Владимира, слег­ка прищуривался и согласно клонил голову. Он понимал, каждое мое движение, и в глазах его теплился благодарный огонек.
   Он успел пропеть нам почти десяток песен, прежде чем в кабинет вошла его любовница, молодая цветущая блондинка. Они не скрывали своих отношений и считали их такими же естественными, как и наше приятельское застолье с его разговорами, стихами и песнями. Вспомнилась тихая и молчаливая дочь князя, которая немного посидела с нами из вежливости потихоньку ушла: ясно, что свидание кня­зя с любовницей было бы для нее неприятно. А через несколько лет мне приоткроется и вторая ее душевная заноза и боль, быть может, ещё более мучительная.
   Встреча у князя затянулась до позднего вечера, до са­мой ночи. Я был изрядно утомлен и дал себе зарок на по­добных встречах больше не бывать. Князь, прощаясь с гостями, сказал моей супруге комплимент:
   - Ваш муж - талантливейший человек.
Лариса на секунду задумалась и скромно ответила:
- Да, я знаю это.
Потом не однажды в домашнем кругу мы шутили, вспо­миная этот достойный ответ.
Года через полтора вышли из печати книжка стихов кня­зя Владимира с пространным предисловием Айдиняна и стихотворный сборничек его дочери. У него был довольно неплохой средний уровень, у неё - при значительных пере­падах уровня - были по-настоящему замечательные стихи, говорящие о незаурядном поэтическом даре автора.
500
   Прошлым летом зашел к Виталию Газарьянцу и не зас­тал его. А через неделю сошлись на встречных курсах в цен­тре города и остановились на несколько минут, чтобы до­говориться о встрече и в нескольких словах обменяться новостями. Спросил его о князе Долгоруком. Завзятый шутник и любитель всяческих приколов, Газарьянц начал в привычном ключе, но когда речь зашла о князе, заметно сник. И догадывался - почему; уже немало доходило до меня слухов. О том, например, что арендовал князь Владимир за городом несколько гектаров земли для строительства приюта и ничего там не делает, что смастерил себе корону и при участии церкви посвящает страждущих в дворянство, что... Ну, и так далее. Но Виталий поставил в этом длинном ряду последнюю точку.
   Насколько я понял, князем заинтересовались в Одесском армянском обществе, где он тоже был на хорошем счету, пока не стали всплывать некоторые компрометирующие факты. Навели справки о нем. Оказалось, что он действительно окончил консерваторию, что он действительно один из лучших виолончелистов мира, но никакой не князь и даже не армянин - фамилия у него русская.
- Авантюрист он, - сказал Газарьянц удрученно. - Не хочу и больше об этом.

СОН
    Приснился мне Иван Рядченко - одесский поэт, бывший когда-то председателем союза писателей. Приснился неопределенно, без всяких действий и реплик - просто так. За неделю до этого сна я почему-то вспоминал его несколько раз. Приходила мысль, краешком сознания: «А не послать ли ему свои книжки?» То думал - послать, то - а надо ли порошить старое? Прошло двадцать лет с тех пор, как я завез ему на просмотр свою небольшую повесть и через полгода получил её из рук в руки в его новом кабинете. Были замечания, неудовлетворенность его. Так же точно, как несколько раньше - моя неудовлетворенность некоторыми его стихотворениями. Прочитал в его книге хорошие сонеты, написал ему чуть ли не восторженное письмо, а в конце, по простоте душевной, чистосердечно признался, что концовки сонетов, по-моему, должны быть более завершенными и четкими. Надеюсь, я очень ему помог своими ценными советами и порадовал своим признанием. Хотя при встрече с ним особой радости не заметил.
   Приснился мне Иван Рядченко, а через несколько дней газеты и телевидение сообщили о его кончине. Так и не прочитал он моих книг.
ПБМ
   Года три назад позвонил как-то Вячеслав Гульчак. Талантливый начинающий поэт, которого заметили на областном фестивале «Осень в Бирзуле» и пригласили в Одес-
501
ский союз писателей, чтобы послушать, обсудить и всё такое. Для парня из нашей аккерманской глубинки это и не малая удача и своего рода признание.
   Прежде, чем ехать на обсуждение, - а было это, кажется в начале апреля, - Славик принес мне большую подборку своих стихотворений и попросил почитать на досуге и потом высказать свое мнение. Спустя несколько дней, он опять заглянул. Некоторые частности обговорили сразу же, а общую свою оценку я зашифровал в аббревиатуре ПБМ и пообещал расшифровать её при следующей встрече, после его поездки в Союз писателей, чтобы сопоставить оба отзыва, И вот где-то через месяц Славик звонит мне, вернувшись из Одессы. Чувствуется, что слегка огорчен и разочарован, длинные паузы, вздохи. Говорит, что почти всё обсуждение свелось к придиркам по мелочам, причем почти каждый выступающий повторял уже сказанное другими, снова и снова, так, что ему в конце концов захотелось спросить -J сколько об одном и том же можно?.. Я напомнил ему слова Есенина о том, что некоторые читатели и критики видят не лицо произведения, а только родинки и бородавки на лице, сказал, чтобы он не огорчался, не брал в голову. Славик опять вздохнул.
   - Вот. Встреча в Одессе состоялась, я вернулся... Теперь, наверно, можно узнать вашу оценку.
   - Ну, если встреча состоялась - тогда можно, - пошутил я. - Ты помнишь те три буквы - ПБМ? А расшифровываются они так: Поэт Божьей Милостью. И ты первый и единственный, кто удостоился такой оценки...
   Прошло три года. За это время Славик не однажды публиковался в областных сборниках и записывался на радио, лауреатом двух конкурсов стал. А ещё, как говорится, не вечер.

РЕДАКТОР
   В каждом из нас, пишущих, сидит свой собственный редактор и критик, готовый править и свои творения и - особенно рьяно и энергично - творения собратьев по перу. Он в юности был лириком, Остыл - за прозу взялся, Обжегся - стал сатириком, Писал, но исписался. Теперь критическим дубьём Мы вместе с ним поэтов бьём.
   Готовя очередной номер «Днестровской волны», Дмитрий Вицукаев редактирует поэму Кирилла Ковальджи. Правда, как говорил потом Дима, ему помогал в этом член союза писателей России Борис Мисюк, брат Владислава
 
502
 
Мисюка. Ковальджи прочитал в журнале свою «правленную» поэму и разобиделся, возмутился. Дима пообещал дать в  следующем номере эту же поэму вторично, уже без всякой правки.
Мы с Ильей Кабаци, - я на правах консультанта, - редактируем рукописи, предложенные для альманаха «Литературная Бессарабия». Секретарь правления СП Одессы Николай Палиенко редактирует стихи аккерманского поэта Павла Антонова, а Павел, на правах заместителя редактора местного журнала, редактирует стихи одесского поэта Ивана Рядченко. И небезосновательно.
 
КРЕПОСТЬ
На одном из весенних праздников гуляем в крепости. Встречи, разговоры, приветы, новости, планы...
   Один из эпизодов. Стоим втроем: я, Георгий Годлевский, его супруга Татьяна Константиновна. Одна из тем в нашей беседе - Аккерман с его историей и людьми, «Аккерманские байки». Со временем они припомнят несколько забавных историй и поделятся ими. Вот первые две из тех, которые относятся к давним временам «при румынах».
   Были тогда в городе все необходимые службы, включая санитарную, вплоть до отлова бродячих собак. Выполнял эту работу некий обыватель, разъезжая ранним утром на телеге с большой железной клеткой по ещё пустынным улицам. Однажды возвращался он со своим скудным уловом и встретился с подгулявшей компанией иностранных матросов. Они только что вышли из гостеприимного ресторанчика, где провели всю ночь, и конечно же, были пьяны и веселы. Остановили «водителя кобылы» и стали объясняться с ним на каком-то непонятном языке, а также при помощи выразительных жестов и мимики. То ли хотели сказать, что нехорошо запирать собак в клетку, то ли ещё что. А кончилось всё тем, что матросы под свист и разгульный хохот выпустили всех собак и посадили в клетку самого сан-брата. Закрыли понадежнее, нахлестали лошадь и пустили её по городу.
   А ещё у одного извозчика, который жил возле лимана, был здоровенный пес неизвестно какой породы. Отличался он от своих собратьев большим ростом и силой, а также тем, что не любил пьяных. Но именно в изрядном подпитии и приходил иногда к извозчику его брат. А иногда чуть ли не приползал. И тогда пес брезгливо брал его за шиворот и тащил волоком к лиману. Заходил на мелководье и оставлял там свою добычу. Естественно, пьяный начинал возмущаться, выползал на берег и даже пробовал встать на ноги.
503
 Если же с первой попытки ему это не удавалось, пес вся вращал его на прежнее место, на повторную отмочку.
   - У, скотина... - ворчал клиент и набирался сил для новой попытки вернуться к прежнему, человеческому способу передвижения.
   ...Уже давно нет в живых героев этих двух историй, а вот поди ж ты, в смене поколений ещё не затерялись они. Чья-то непримиримая память - словно осажденная крепость - продолжает хранить драгоценные сокровища своих подземелий. Даже если они под напором времени всё равно будут утрачены и забыты.

ИЗ ПЛЕМЕНИ КЕДРА
   Лет десять назад, в первые годы перестройки, мне позвонил незнакомый человек и представился как писатель Александр Шелудяков. И такие светлые воспоминания всколыхнулись в душе, такой романтикой повеяло вновь от, казалось бы, давно забытых названий его романов.
   «Из племени Кедра»... «Югана»... Я помнил первые выпуски роман-газеты, которые выходили миллионными тиражами, представляя всей стране нового талантливого автора.
   Мы встретились в городе и не спеша пошли в сторону причала. Стояли тихие предосенние деньки, когда ещё и солнце пригревает, и легкий ветерок с лимана лишь прохладу несет, но не холодит.
Шелудяков оказался невысоким крепким мужичком лет шестидесяти, в простой потертой ветровке и фуражке, сдержанным, осмотрительным. Видимо, жизнь на суровом сибирском спецпоселении наложила свой отпечаток. Едва представившись, он протянул мне почтовый конверт, адресованный «Шелудякову Александру Григорьевичу» и полученную с этим конвертом записку от Петра Чернышука, в которой он сообщал номер моего телефона и советовал познакомиться. Немного раньше Петя таким же образом познакомил меня с одесским философом, профессором Авениром Ивановичем Уемовым, с которым я, предварительно созвонившись, встретился на его квартире и который после нашей беседы предложил мне выступить с докладом в Доме ученых. Говорю об этом столь подробно главным образом потому, что Чернышук в то время являлся руководителем городского РУХа, я был в натянутых отношениях с партаппаратчиками из горкома, а за Шелудяковым тянулась недобрая «слава» сына политпоселенца. Совсем недавно Илья Кабаци дает мне посмотреть только что вышедшую антологию-справочник «Писатели Одес-
504
щины - на меже тысячелетий», и там нахожу я новые для меня детали. Отец, Шелудяков Григорий Андреевич, 1897 г.р., уроженец села Никольское Томской области. Александр Григорьевич также родился в Никольском, в 1928г. иду. Далее. 1989 год, Томск. Из материалов УКГБ следует, что Шелудяков Г.А., находясь в 1931 году на спецпоселении, был арестован органами ОГПУ и обвинен в проведении среди спецпоселенцев «пропаганды против Советской пласта». У трехлетнего ребенка - отец «враг народа». Этим в те годы определялось в жизни каждого очень многое, если не всё. В одну из первых наших встреч Александр Григорьевич расскажет мне, как он, уже известный писатель и житель Аккермана, был заранее извещен о том, что его приглашают в Москву на съезд писателей и что официальное приглашение - телеграмму за подписью председателя, героя  Советского Союза Карпова - он получит на днях. Телеграмма задерживалась, Шелудяков ходил на почту, наводил справки - бесполезно. Доставили её адресату - по нерадивости работников связи или с умыслом? - только тогда, когда съезд писателей уже заканчивал свою работу.
   Рассказывал Александр Григорьевич и про судьбу романа «Из племени Кедра», и про свою удачу тех давних лет. И 1971 году известные московские писатели проводили в Томске семинар молодых литераторов. Шелудяков показал свою новую рукопись. Она так увлекла москвичей образностью языка и глубоким знанием предмета, что её главы передавались из рук в руки. Иван Падерин предложил автору приехать к нему в Москву, чтобы закончить рукопись и опубликовать. Уже через год роман вышел отдельной книгой в московском издательстве «Современник» стотысячным тиражом.
   Сближали нас и чисто технические издательские проблемы, потому как в то время официальные каналы были для многих игольным ушком, а компьютеров, принтеров, ризографов и близко не было. Шелудяков знал о моих разработках в области смысла бытия и литературных пробах, я был в курсе его архивных поисков, изучения истории «Слова о полку Игореве». Однажды в «Советском Приднестровьи» появилась маленькая заметка о том, что Александру Григорьевичу удалось установить имя автора «Слова» и что специалисты признали это открытие верным.
Прошлым летом и осенью, усиленно собирая материал для своей книги и встречаясь с множеством людей, постоянно держал я на контроле предстоящий новый контакт с Шелудяковым и даже говорил об этом не однажды близким товарищам.
505
   - Ну, как у вас дела? - спросил в начале октября при встрече Виктор Солодунов.- Со всеми удалось повидаться?
   - Нормально. Почти со всеми.
   - А писателя Шелудякова ещё не видели?
Я слегка пригорюнился и поделился своей неудачей.
    - Звоню несколько дней подряд, никто не отвечает.
    - Может быть, поехал куда-нибудь отдохнуть?
    - Возможно. Завтра схожу по его адресу и поспрашиваю соседей.
Вечером позвонил ещё раз, просто на всякий случай, для порядка. Трубку взяла супруга Шелудякова, Нина Васильевна, и всё прояснилось. Оказывается, умерла мама Александра Григорьевича, которая жила по соседству, и теперь он днем бывает постоянно там, чтобы спокойней работалось. И телефон есть, по которому почти не беспокоят. Нина Васильевна назвала номер, и через минуту мы с хозяином уже делились новостями.
   Встретились, как он предлагал, двенадцатого. Здороваясь, подал левую руку. Три года назад у него был инсульт, правая рука ещё не восстановилась.
   - Теперь уже лучше, - сказал он, едва шевеля пальцами. -А раньше была полностью парализована. Писать не могу.Пробовал научиться левой - не получилось. Стучу однимлевым пальцем на машинке.
   Говорит спокойно, с едва приметной усмешкой. Он почти не изменился, даже ветровка, пожалуй, та же самая. По-прежнему скуп на слова и сдержан, взгляд цепкий и сухой, губы плотно сжаты. Прогулялись, поговорили. Я спросил об авторе «Слова о полку», он сказал, что об этом поиске и открытии надо читать всю работу, тогда будет и ясность полная и доверие. Одна учительница из школы №2 взяла у него ксерокопию рукописи и статью, но не вернула. Если я найду рукопись - могу оставить себе. Богдан Сушинский, t председатель одесской областной писательской организации, обещал издать работу о «Слове» отдельной книжкой. Если это удастся - у меня будет свой экземпляр...
   Я надписал Александру Григорьевичу и его супруге свои книжки «Чтоб я так жил!» и «Фантасма». Он подарил мне книгу «Из племени Кедра», но надписать не мог: рука...
                                                                                 *    *    *
   Фамилию учительницы, у которой осталась рукопись, Шелудяков не помнил, как не помнил и фамилию её ученицы - они приходили вдвоем. Однако всё-таки дал мне, казалось бы, неплохую наводку: учительница работает по совместительству в педучилище, а её бывшая ученица по шко-
506
ле - теперь там же. Я позвонил в училище, надеясь вычислить совместительницу, но там таких оказалось довольно много. Илья Кабаци пробовал найти её через своего знакомого в педучилище - тоже не получилось. А перед Новым годом подловил меня вирус гриппа, и пришлось, все поиски отложить до более спокойного и теплого времени.
   Между тем из справочника «Писатели Одещины - на меже тысячелетий» я черпал новые, поразившие меня сведения о роде Шелудяковых. Приведу их не по восходящим годам истории, а напротив, нисходя по ним в глубину веков. И предельно кратко, тезисно.
   В 1733 году в монастырских бумагах упоминается земский приказчик Шелудяков. Пушкин в «Истории Пугачевского бунта» пишет, что Пугачев появился на хуторах отставного казака Данила Шелудякова, где и проводились встречи злоумышленников. В БСЭ читаем: «Федор Шелудяк - донской казак, один из ближайших соратников С. Т. Разина» погиб в 1672 году. В Истории Российской В. М. Татищева есть строки из ответа Всеславичей Мстиславу в 1129 году. «Ты с Бонаком Шелудяком будьте себе здоровы..., а мы имеем дома что делать».
   В справочнике говорится и об истории «Слова о полку Игореве», к которой, как считает Шелудяков, причастен и его род. «Об этом, - читаем в справочнике, - он размышляет в «Тайне Половецкой летописи». Фрагмент этого эссе подается в переводе на украинский язык».
Вот маленький отрывок из «Тайны» в моем переводе уже с украинского на русский.
   «Сколько проклятий и ругани было вылито на головы половецких князей... И с этой ненавистью церковники Киевской Руси, а потом Московской державы, похоронили, уничтожили богатейший культурный пласт половецкого парода.
   Считать половцев тюрками - то же самое, что считать угрофинскою Киевскую Русь. Достаточно вспомнить, что великие князья Бонак Шелудяк и Кончак были... славянами! но про них и других половецких князей - немного позже.
   Половцы-славяне создали многонациональное государство так же, как русичи - Киевскую Русь.
Жители Свирского уезда киевской губернии называли себя половцами ещё в XVI столетии.
Что осталось от половецкой культуры? Половецкая летопись! Её хорошо знали, её заботливо сберегали и передавали из поколения в поколение...»
507
   Отец Александра Григорьевича познакомился с этой ле­тописью у староверов. Она и стала путеводной ниточкой для его сына, который размотает весь клубок и выйдет к новому прочтению «Слова о полку Игореве». Уже этой вес­ной я всё-таки найду затерявшуюся рукопись Александра Григорьевича, прочитаю все полторы сотни страниц на еди­ном дыхании. Прочитаю и увижу, как жалки были «уче­ные» переводы и трактовки наших профессоров и акаде­миков (включая Дмитрия Лихачева), как беспомощны были их попытки проникнуть в глубины текста, где стали недо­ступными для нас значения и смыслы многих слов.
   А ещё пойму я, сообразуясь со своим горьким опытом утверждения работы «Смысл бытия», какие «хождения по мукам» лежат за плечами у Шелудякова с утверждением его открытия и какие ещё ожидают его впереди.

                                                                                      *   *    *
   Раскрывал я подаренную мне книгу «Из племени Кед­ра» со смешанным чувством воскрешаемой былой радости и опасением, что новое, нынешнее прочтение не обнаружит высоких достоинств. Такое уже не однажды случалось в моей практике. Что делать - наш собственный опыт и мас­терство вполне естественно приводят к переоценке ценнос­тей. И наших собственных и чужих.
   На этот раз я с первых же строк вздохнул с облегчением: опасение отступило.
   «Плещется Обь средь крутоярых берегов, средь сыпу­чих песков да болотистых низин. Как сказочная голубая лента, течет-струится сибирская река по древней таежной земле. Вытянулась, уползла на далекий север, в край вечно­го солнца и долгих ночей, в край голубого песца и хрус­тальных нетающих льдов.»
   Прочитав десяток замечательных глав, я не удержусь от порыва так редко посещающего нас эстетического наслаж­дения и позвоню Шелудякову. Он поблагодарит и посету­ет назатянувшийся в его квартире сантехнический раскардаш с проломами в стенах и сквозняками, что временно лишило его возможности спокойно почитать. Однако он всё же надеется, что скоро сможет ознакомиться с моим творчеством более основательно.
   При встречах и телефонных разговорах Александр Гри­горьевич - как человек более пожилой - всегда называл меня только по имени: Толя. Прочитав же мою прозу, он позво­нит и впервые произнесет в виде исключения непривычноедля меня: «Здравствуйте, Анатолий Михайлович». Найдет добрые слова, скажет, что написать такое можно, лишь пе­режив это на собственном опыте, - он по себе знает. Скажет
508
oк и ещё что-то лестное, что будет не просто вежливым комплиментом. Я пойму это по незначительной детальке, по его предположению, прозвучавшему в трубке.
   - Вы добились в творчестве несомненных успехов. Вам, наверное, уже говорили это.
Я виновато усмехнусь и признаюсь:
   - Говорили...
 
ЗАРУБКИ НА ПАМЯТЬ
   О наших местных литераторах (и не только местных, разумеется) будет ещё немало забавных историй, зарисовок, очерков. Пока же вдруг захотелось мне припомнить и охватить одним взглядом всю эту пишущую братию, мою родную стихию и ближайшее окружение. Сначала подумал, что в небольшом нашем городе их наберется человек десять или пятнадцать. Оказалось - почти вдвое больше.
   Из них выпустили свои книжки и книги', от одной до нескольких: Владислав Мисюк, Дмитрий Вицукаев, Олег Зуев, Борис Устименко, Любовь Сенекина, Илья Кабаци, Павел Антонов, князь Долгорукий, Наталья Беспалова, Елена Альгиз, Татьяна Кульчицкая, Георгий Годлевский, Валентин Захарченко, Григорий Криволап, Вячеслав Соколов.
   Уже могли бы издаться: Семен Бобров, Алла Лозовская, Вячеслав Гульчак, Александр Вольный, Ольга Хорощенко, Иван Медведев, Эрнст Клементьев, Сергей Соколов, Светлана Бонарь, Ольга Николаева, Владимир Воротнюк.
Уже не смогут издаться в этой жизни: Николай Тучин, Амалия Аракалян, Анатолий Завьялов, Петр Козлов.
                                                                                   *   *   *
Четыре наших издателя готовят к выпуску очередные номера четырех журналов:
   Дмитрий Вицукаев, «Днестровская волна» - четвертый; Илья Кабаци, «Литературная Бессарабия» - третий; Семен Бобров, «Луч Аккермана» - второй; Валерий Кучеровский, «Орфей» - шестой.
БОЛДИНСКАЯ ОСЕНЬ
Была в моей жизни такая осень. Правда, не в Болдине - в Аккермане, однако была.
   1994-й год, конец августа. Я только что закончил большую и удачную, на мой взгляд, поэму «Судьба». Два месяца ежедневной работы почти с утра до вечера. Даже перед завтраком и после ужина, даже по дороге на огород и при сборе колорадского жука. Сорок страниц добротного стихотворного текста - это не шуточки.
Расслабился я, довольный и даже немножечко гордый, и стал выходить в «свет». Однажды зашел на радио к Желто-
509
новской и её помощнику. Посидели втроем, поговорили, и тут Наталья Михайловна вспомнила, что она скоро уходит в очередной отпуск и что комментатор остается один,
   - Анатолий Михайлович, - предложила она, - поработайте у нас один месяц. Время теперь у вас есть, опыта по занимать.
   - Ну что вы, Наталья Михайловна, - взмолился я, - какой там опыт. И вообще, я затворник и домосед, человек не коммуникабельный, с людьми схожусь трудно...
   Она предприняла ещё одну попытку завербовать меня, и ещё одну, но я все-таки выстоял, не утратил свою драгоценную свободу.
   Никаких новых творческих планов - по крайней мере на ближайшее время - у меня не было. Но каким-то непутевым ветром занесло в мою душу малое зернышко новых поисков и желаний, зацепился я краешком сердца и разума - и началась новая страда. Целый месяц почти с утра до вечера. Даже перед завтраком и после ужина... Одним словом - почти так же, как и всегда.
В конце сентября у меня была готовая трагедия в стихах «Фантасма». Одно из лучших моих произведений.

ТОМИК ТВАРДОВСКОГО
   Тридцать лет назад написал я под настроение большое хлесткое стихотворение и послал в подарок Александру Твардовскому, любимому поэту-современнику. Он ответил своим подарком - прислал новенький стихотворный томик с дарственной надписью. Полтора года назад я презентовал эту дорогую для меня книгу нашему краеведческому музею. Вместе со складным походным мечом оригинальной конструкции, который изготовил я собственноручно в пору молодежных «кругосветок».
   В память о томике Твардовского и вообще о том времени приведу парочку строф из своего забытого почти полностью «подарка» и - на контрасте настроения и темы - три строфы Александра Трифоновича.
Две строфы мои. Надеюсь, не перепутаете.

 

СУМБУРНЫЙ ДЕНЬ
 
Последняя декада ноября, вторник. За окном ветер и дождь. Завтра подойдет балканский циклон со снегом.
   С утра пораньше просмотрел записи о режиссере Омельченко, а теперь сижу, выполняю социальный заказ - перепечатываю небольшую поэмку для нового альманаха. Вчера позвонил руководитель городского литобъединения Илья Кабаци. Теперь это имя так примелькалось в прессе, что представлять его обладателя, видимо, нет необходимости. Кабаци - это новая звезда на издательском небосклоне, пролившая свет уже двух выпусков альманаха «Литературная Бессарабия» и помышляющая о третьем. Он - автор нескольких книг, пьесы о Пушкине, замечательного рассказа «Сережкины рассветы»... Так вот, позвонил этот корифей и говорит с одним из своих приколов, солидно и веско, в полной гармонии со своей медвежьей комплекцией.
   - Литературная студия беспокоит. Нам нужен Самарцев, классик Бессарабской литературы.
    Ах ты, медведь карпатский.
511
   - Вам повезло, - говорю,- он слушает.
А дальше уже деловой разговор следует.
   - Анатолий, что ты даешь в альм