Это было в середине пятидесятых...

Семь утра, а солнце уже насквозь и сверху, через кроны акаций и лип, пронзает Ленинскую, бывшую Михайловскую, названную, как мы считали, в честь румынского короля Михая (старые аккерманцы с этим не согласны). Радостно горят под солнцем красные черепицы крыш, плещут над ними яркие зеленые волны крон, и даже пыль, поднятая дворником Софроном до самых крыш, кажется чудесным золотым смерчем.

Почему, интересно, раньше так много было чудаков и юродивых? Почему они повывелись, куда делись всего-то за тридцать-сорок лет? «Комендант крепости» – так звали мы Софрона, и он действительно был в должности сторожа крепости. «А от кого ее сторожить? – задались однажды отцы города Белгорода-Днестровского (некогда Аккермана) таким вопросом. – От самих себя, что ли?» И должность упразднили. Изменить коммунальному хозяйству, продержавшему его добрых полдесятка лет в такой замечательной должности, Софрон был не в силах и потому-то усердно сейчас вздымал до небес золотую пыль.

    Маленький, коренастый, очень курносый, меднолицый оттого, что вся жизнь его от зари до зари (а нередко и от вечерней до утренней) проходила на воле, возраста совершенно неопределимого – «лет сорока» говорили о нем пятнадцать лет подряд, глядя на плотные его русые кудри, в которых – ни сединки, на небесные глаза, не отягченные, казалось, мыслями, на предательски красный, хоть и рос он на красномедном лице, задорный нос, на бодрую чаплинскую походку, всегда свидетельствующую о том, что у Софрона завелся трояк и он несет его в «Метро», в уютный винный подвальчик в самом центре города. Его родной коммунхоз раполагался как раз над этим подвальчиком, на полувтором этаже симпатичного, высотного для Аккермана тех лет полутораэтажного домика, который к праздникам охорашивался первым из домов Ленинской-Михайловской. С получкой в кармане Софрону надо было спуститься лишь на три ступеньки с крыльца коммунхоза и по одиннадцати ступенькам «Метро». И если между двумя этими спусками не стояла его жена Ганя, Софрон оставлял в «Метро» львиную долю заработка и тогда уже с гарантией ночевал на улице – в парке, крепости, а то и прямо у ворот родного дома, безжалостно запертых изнутри.

Их семейной сценой всегда была улица, и аккерманцы никогда не пропускали представлений, а всем, кто не видел их своими глазами, молва передавала в мельчайших подробостях максимум на следующий день... Ганя была выше Софрона, а платье носила длинное, отчего казалась еще выше, платье цвета неопределенного, но удивительно гармонирующего с улицей – с булыжной мостовой, со стенами домов. Это было ее единственное платье, замечательное, как все единственное: оно достигало вершин мимикрии, великого природного дара, делающего светлого лиманского бычка-пескаря незаметным на песчаном дне. Не только Софрону, но и самому трезвому из аккерманцев невозможно было различить Ганю даже на пустынной улице в солнечный день, пока она, идя навстречу, не подходила почти вплотную.

   Ганя всегда старалась пить с мужем на равных, но не отличаясь тем же здоровьем, сходила с дистанции, как правило, раньше и шла протрезвляться к лиману, беседуя по пути, и довольно увлеченно, сама с собой...

Ганя утонула в лимане, на мелководье, у самого берега, но найти ее, как всегда, не смогли, пока она через несколько дней не объявилась сама на песчаной полоске у пассажирского пирса, в месте на редкость многолюдном.

Как умер Софрон, мне неизвестно. Да я и не верю, чтоб он мог когда-нибудь умереть. Вот думаю, напечатаю этот рассказ и получу письмо от кого-то из аккерманцев, кто на днях не только видел Софрона живым и здоровым, но и выпил с ним за «добрые старые времена» по стакану белого шабского. Ведь Софрон – такая же вечная аккерманская достопримечательность, как крепость, армянская и греческая церкви, скифская могила и «Метро», – все что показывают теперь туристам...

    Однажды, в самом начале 50-х, аккерманские градоначальники решили по соображениям рентабельности, чтобы не возить, значит, камень для новостроек из загородного карьера (город восстанавливался после войны), взять и разобрать крепость, сложенную из первосортного известняка. О сем «соломоновом решении» мудрых отцов Бела града на Днестре успела поведать миру городская газетка «Знамя Советов», и значит, при желании можно прочитать об этом и сейчас. Мы, пацаны, газет тогда еще не читали, но видели все любопытными глазами и запомнили навеки.

Исполнители, как водится, засучив рукава взялись за каленые кирки и ломы. Единственный человек, буквально грудью вставший на защиту крепости, и был ее последний «комендант» Софрон. Он вступил в неравный бой и потерпел, разумеется, поражение: работяги его попросту избили и отшвырнули вон, чтоб не мешал. Тогда он поднялся на башню и, не имея под рукой расплавленной смолы, просто помочился на головы варваров-исполнителей, приступивших к стенобитию с основания башни, со дна рва. Они обстреляли его мелкими камнями. Для достойного ответа он нашел на крепостном дворе камни покрупнее, натащил их побольше на крышу осажденной башни и приступил к планомерной бомбардировке. Варвары смеясь разбежались: они радовались внеочередному перекуру от каторжной работы (известняк оказался крепким орешком, сцепленным неведомым, железным каким-то цементом). Когда, однако, камень, брошенный Софроном, попал в крыло зиса, стоявшего наготове под погрузку, они вызвали начальство.

    Цепочка развернулась до последнего звена, и вот на штурм башни с обнаженными пистолетами пошла милиция. «Они стреляли в меня, да где им попасть! – Радостно рассказывал нам Софрон. – Я спрятался в башне, но они меня окружили. Как немца! И сцапали».

    И вот теперь, через полвека, я вспоминаю, как обсуждали аккерманцы это «ничтожное, зато смешное происшествие», как снисходительно дивились необъяснимому упрямству «дурака» и смело критиковали по углам отцов города, из-за нераспорядительности которых строители потеряли целый рабочий день.

«Когда меня к ночи выпустили из кутузки, - продолжал Софрон, - я бегом в крепость. Я слыхал, они ночью собирались взорвать ту башню. В воротах стояли солдаты и меня не пускали. Я обошел со стороны лимана, опять залез на башню и приготовил камни. Но никто на башню не пришел, а рванули снизу, со рва. Зарядом вырвало только несколько камней. Тогда они хотели заложить заряд больше, но я стал бомбить их, и они уехали – до утра. А утром приехал кто-то из Одессы. Это учитель истории съездил туда и привез того человека. И крепость осталась целая!»   

    Дорогой Софрон, ты достоин славы Михаила Илларионовича Кутузова. Он взял крепость Аккерман, а ты сумел ее удержать. Благодаря тебе здесь будут отсняты десятки замечательных кинофильмов («Отелло», «Корабли штурмуют бастионы» и др.), а Сергей Герасимов назовет Белгород-Днестровский украинским Голливудом. Сотни тысяч туристов помогут древнему городу преобразить лик и позволят новым градоначальникам возвести административный дворец с видом из кабинетов на крепость и Днестровский лиман...

    Эх, нам бы такую крепость! Тогда Владивосток на туристских баксах расцвел бы, как Сингапур, как Шанхай, а Приморье могло б оказаться пятым в ряду азиатских «тигров» – Южной Кореи, Тайваня, Гонконга, Сингапура. Да, всем бы такую крепость. Но – с таким комендантом!.. 

 

                                            Борис Мисюк, Владивосток, октябрь 2011г.