17.11.2013
От Марка для друзей
(ознакомительный сборник с фрагментами из нескольких романов и киносценариев плюс публицистика.)
Необходимое предисловие
Я вообще-то питаю идиосинкразию к предисловиям.
Считаю их одним из нескольких недостатков: или надо направить мысли читателей в угодное издателям (это часто само государство!) направление, чем грешили в СССР; или написанное – слабое, нуждается в пояснении и добавлении, очень редко бывает третье – написанное зашифровано пишущим. У меня ни первое, ни второе, ни третье. Я сам в основном читатель! А что хочет читатель от литератора? Чтобы последний ясно, толково, конкретно написал то, что он читателю хочет сообщить! А брошюрка, которую Вы держите в руках, исходя из того, что я люблю, когда меня, читателя, литератор уважает, а, значит, и сам уважающий читателя – является малюсенькой частичкой нескольких больших, но связанных общим героем, вещей. Я использую ту форму литературных произведений, которая опирается на несколько формул-схем-постулатов, изобретённых большими литераторами. От графа Льва Толстого я взял: «Если не хочешь выдумывать, или не можешь – пиши правду!» От поэта (боюсь соврать фамилию, поэтому пропущу) – следующее: «если можешь не писать – не пиши! Но если взялся писать, не от фонаря пиши – а от души!!!» И от Ильи Эренбурга, у которого откровенно слабые придуманные романы, но исключительно сильная, чеканная проза, где он пишет от первого лица «О времени и о себе!». Сложив всё это до кучи, я «изобрёл» для себя прозу от первого лица, от участника, часто-густо главного героя, переходящего из книги в книгу, из романа в роман, из рассказа или зарисовки в следующий рассказ, или зарисовку. Участнику веры куда больше, чем наблюдателю со стороны. У меня за героем-участником всегда стоит биография. Даже чудеса очень заземлены и реально-житейские, как, например, «Очень рыбный четверг».
Так вот в этой брошюрке верхушечка литературного айсберга, о котором известно, что над водой торчит не более 1/12 всего тела. У меня и того меньше – где-то не более 1/87!
У вас в руках несколько фрагментов из «мозаичных романов» (как я их обозвал) и публицистическая статья. Статьи у меня тоже сериями идут, рассматривая проблему (тут об отношении пакостном, мещан-бюрократов к культуре) со всех ракурсов, сторон и позиций. Итак, подытожим: «Павлина» из романа «Следы на душе», о маме Вере я густо пишу и в «Колодце», и в «Я пышаюсь своим родом!» Ну а «Страсти-мордасти в первоапрельскую ночь» - это и часть обширного сборника «Залипухи», и своеобразная публицистическая штучка, прилипающая к сознанию, благодаря выверту ситуации, когда знакомое, используемое в сказках и народном фольклоре, вплоть до анекдотов, подано в очень своеобразной манере, с сочным юмором, с забеганием в целый ряд пограничных вопросов - ситуаций.
Своим появлением брошюра обязана ещё и тем, что Антонина Павленко «попалась» на том, что умудрилась разбирать мой почерк, я и нагрузил её чтивом, она «попалась» второй раз, сказав, что написанное ей нравится; тут я полностью распоясался, в результате она пашет, как божий одуванчик, чтобы хотя бы друзья мои (её) смогли почитать то, что уже более-менее готово. Надеюсь, я смогу с ней расквитаться, ибо собрался, и уже предложил обсудить предложение, написать, в свойственной мне «наивной» манере, монографии о танцевальном коллективе народного танца «Днестр» (возможное название – «Рождение танцтеатра, - Танаиса-Днестра.») Танец для меня – большущая ценность. Я думаю, что когда у начинающих людей, в глубинах человеческой истории, не хватало слов, они начинали … танцевать, передавая если не голую информацию, то эмоциональную составляющую обязательно. Ведь и пчёлы, найдя обильный, нетронутый луг, вернувшись в улей, танцем «объясняют» товаркам, куда лететь за нектаром. Надеюсь, даже уверен, что сотрудничество будет обоюдно (!) полезным. Я постараюсь.
И последнее. Я всю жизнь пользовался мудростью, рекомендовавшей: «живи незаметно». Это очень правильно для писателя. Мы подсматриваем жизнь, нам важно, чтобы жизнь, люди нам не врали. Когда ты вроде бы никто, перед тобой живут, а не играют «белых и пушистых». Эта скрытая потенция позволяет видеть, чувствовать и понимать гущу жизни почти при первом приближении, максимально, что доступно человеку со стороны. Я трижды отказывался от карьеры и публичности, чтобы не потерять эту пуповину связи с окружающей жизнью. На днях мне уже 65 лет, подошло время подвести черту, 13 пятилеток жизни позади. Я, как калоидный перенасыщенный раствор, начиная выпадать в осадок, выдавая на гора кристаллы-романы. Их 15 в разной степени готовности, плюс куча публицистики и отдельных локально-смысловых «кучек» публицистики. Этакий литературный баштан. Мало того, я чуточку засиделся. Всё чаще чувствую холодок в лицо, говорят, смерть отбрасывает из будущего в настоящее, т.е. назад, некую свою тень. Не её ли я улавливаю?! Поэтому и заспешил. Гены в детях отдыхают, ни один из моих пяти сыновей и дочка Даша, моей литературой заниматься не будут, это на сегодня «не то наследство», не мешок с наличкой, прискорбно, конечно, но я так чувствую и вижу. К тому же мой любимый штатовский фантаст Хайлайнен в своём дневнике записал: «Литератор должен не только написать, но и сделать всё, чтобы довести написанное до читателя. В этом высший профессионализм профессионала!!!» Я тоже передумал оставаться любителем-дилетантом. Вот такие дела, впереди работа и нервы. Как подумаю, представлю – и умирать некогда.
Я. Ма Ва Су
I
Поэзия ощущений
Очень рыбный четверг или страсти-мордасти(!) в первоапрельскую ночь.
Совковое происхождение и соответствующее воспитание, да образование, напрочь сделали меня ортодоксальным атеистом. В моей системе миропонимания места господу Богу просто нет. Одновременно, и это огромное везение, я не подвержен и суевериям: чёрные коты, рассыпанная соль, пустые вёдра, 13-ть, разбитые зеркала, наговоры и привороты – власти надо мной не имеют. Переселение душ, карма, фатальность, предопределённость, столоверчение, вещие сны, гадания, остальная мистика, всяческие кровные и энергетические вампиры, харизматические личности прочее-прочее – не воздействуют на меня ну ни как! Я в этом отношении простой, как двери от сарая, и мне от этого хорошо. Метода так же проста, как и упомянутое плотницкое изделие. Сталкиваясь, к примеру, с демонически-харизматически-энергетическим vip-вампиром, я, вместо того, чтобы пугаться и лихорадочно прислушиваться к ощущениям – потекла там у меня кровь откуда-нибудь, или что другое, в его сторону, мысленно усаживаю этого vipа на … унитаз. И всё становится на место, особенно если у него не бурно текущее расстройство нижнего устройства, а затяжной запор. Вид тогда соответствующий, гримасы тоже, и куда вся это мистика девается, когда вся в тужение уходит?! Классный метод. Дарю безвозмездно всем, у кого язык присыхает. Когда он директора-начальника, и тем паче – министра, или президента видит, или не дай бог самого господа-Бога, или аватару, шамана, колдуна! Унитаз, поза «петуха на насесте» снимают весь флер, всё нечеловечное и раскрепощают наблюдающего, только чуть-чуть фантазии – и порядок. Попробуйте – благодарны будете. Так что всю жизнь далёкий от всего потустороннего, я и в тот вечер совершенно не предполагал попасть во что-то такое эдакое!
Старость – не радость, как известно. День начался с определённых, уже почти привычных, реанимационных процедур, что здорово усложняет жизнь и портит характер. Потом была повышенная активность сотрудника СМИ, живущего в интенсивном временном ритме, связанном с еженедельным выпуском прожорливой оппозиционной газеты. Так что к вечеру, что ноги, что спина, что настроение были тяжелы, не гибки и несколько желчны. Хотелось прийти, закрыть плотненько дверь, что-нибудь пожевать, отключить телефон и придавить ухом подушку. Но когда, на лязг воротного засова, на дорожке появился, задрав хвост, Ржавый, я понял, что начинаются сюрпризы, и подушку придавить удастся не скоро. Тут необходимо предисловие. Ржавый – это кот. Редкостная скотинка, смесь русской трёхцветной бабушки с сиамцем дедушкой, а получившуюся дочку обгулял дунайский камышовый. Родившийся малыш - тот ещё гибрид по кличке Ржавый. Куда крупнее, чем усреднённые коты - тяжелый, длинный, настырный, ненасытный, с хриплым мявом, децибел на 90, и весь в свою хозяйку, потому, что он – не мой. Лидочка его хозяйка! Как моя мама умудрилась, родив меня в послевоенный голодный 46й год ещё и Лидочку кормить молоком, у меня в голове слабо укладывается! Но факт – он и в Украине, вроде бы факт, имеется у меня молочная сестра, конечно, лучше бы её так близко не было, но существует такое понятие, как «неизбежное зло», и имя его, в моём понимании – Лидочка. Очень самостоятельная дамочка, на один день меня младше. Если бы не эта деталь, было бы совсем худо. Лидочка, пытавшаяся раз семь устроить свою личную жизнь, нарывалась всё время на пугливых и слабых «не тех мужиков». Они, попробовав этого кайфа, становились до неправдоподобия смелыми и бросали мою молочную сестричку с завидным постоянством и последовательностью. Так что она была переполнена ядовитым убеждением, что мужчины – это вообще то и не люди, если разобраться, а так что-то непонятное и трусливое, пасующее перед настоящей самодостаточной и грудью пробивающей себе дорогу к благосостоянию бизнесвумен. Из всех живых существ только Ржавый держался рядом с нею удивительно долго, хотя я подозреваю, что благодаря тому обстоятельству, что отбывая в вояжи - то в Китай, то в Турцию, то на курорт на лыжах покататься, Лидочка заводила этого бандита ко мне. Весь в хозяйку, котище считал меня своей собственностью. ( Я принципиально ни животных, ни женщин не бью!) По его понятиям я родился и жил, что бы его гладить, кормить и холить, - и требовал этого с настойчивостью вооружённого гоп-стопника, перехватившего одинокую жертву на тёмном пустыре. Вот и сейчас он талантливо путался под ногами, мурчал, как троивший двигатель, добиваясь рук, ласки и вкусненького. Лидочка, как всегда, не предупреждая, на правах сестры и заведомо умнейшей, (когда я пытался что-либо вякать в свою защиту, она вставляла руки в боки и задавала сакраментально-уничтожительный вопрос: «Если ты такой умный, где твои большие деньги?!» И после паузы победно подытоживала: «То-то, мужичок!» «Мужичок» у неё подозрительно смахивало на «дурачок», но это уже мои гнусные инсинуации) вломилась ко мне в дом, оставила Ржавого, записку, пакет с кошачьей едой и … аквариум. За 62 года нашей родственной связи всякое было, но аквариум?!
В пятиведёрном толстостенном сосуде одиноко плавала какая-то рыба. Я слабо знаю сей предмет. Окромя гуппи, карасей, селёдок, раков, знаю ещё вуалихвосток. Похоже, что это плавала именно она, какая-то зелёно-золотистая, с кучей плавников на спине, хвосте и животе. Рыбьи глаза в окружении мешков и морщин, как-то безразлично пялились на меня, рот что-то жевал, пузырилось какое-то техническое приспособление у задней стенко аквариума. Я сцепил зубы, в мозгу зигзагом пронеслись лихие слова, ненормативной лексики, конечно. Будь тут сама Лидочка, неизвестно, где бы очутился этот аквариум, на улице, или её голове, кто знает?! И записка ничего не прояснила. Дескать, я по делам, а тебе, бездельнику, нечего делать, корми рыбку да гладь Ржавого – это, дескать, облагораживает и эстетически развивает. Меня даже не успокоила пришпиленная к записке купюра. Хотя это был явный прогресс, в течение всей жизни Лидок считала, что она любит животных, птичек, заводит их, но кормить её любимцев должен кто-нибудь другой, например я – нищий, по сравнению с ней, старше на один день, молочный брат. Ржавый мурчал так громко, отвлекая, что пришлось его заткнуть, насыпать жрачки в миску, а остатки положить на стекло, накрывавшее аквариум. Пока он запихивается, можно и собой заняться, переодеться, помыть руки, фэйс, глянуть, что там съестного имеется, чайник поставить.
Я успел почти всё, но тут тихий взрыв разлетающегося вдребезги того самого пятиведёрного аквариума, вверг меня в непредсказуемые приключения. Проклятый жадный котище, проследив, куда я положил пакет с едой, не нажравшись, а он этого состояния никогда не достигал, полез доедать самостоятельно и, конечно, уронил всё. Когда я ворвался в комнату, волна лизнула мои тапки, а Ржавый бросился ловить трепыхающуюся рыбу, вертихвостку эту, тьфу – вуалихвостку. Когда в вашем холостяцком доме с его налаженным мужским беспорядком, в главной комнате, среди любимых книг и прочего, наглая жадная скотина разбивает такую ёмкость с водой, а на улице ещё далеко не лето, лопается и ангельское терпение! Естественно, планка у меня упала. Я зафутболил Ржавого, не давая ему схватить бьющуюся рыбу, хотя это полная бессмыслица – спасти её от воздуха мне было нечем. Вдобавок, я подскользнулся на той проклятой зелени, что засовывают для имитации океана в аквариумы, и стал в позу, называемую в «Камасутре» де вака, т.е. на четыре точки! Оскорблённый невиданным и неслыханным ногоприкладством, Ржавый взвыл хриплым мявом и вдруг всё … застыло.
Трепыхающаяся рыба, ударившись в очередной раз под моей ладонью об пол, как-то неправдоподобно прогнулась, выскользнула и, выпрямившись, я оказался нос к носу с … женщиной. Высокой, в каких-то ярких бесформенных тряпках, напоминающих балахоны Пугачёвой, с красивым, но всё же рыбьим лицом и холодно-водянистыми, ещё более рыбьими глазами. Я знаю, что если что-то может идти плохо, оно обязательно пойдёт плохо, но бабы у себя в доме, посреди лужи из пяти вёдер воды и осколков стекла обнаружить ну никак не ожидал! Ржавый, явно поперхнувшись мявом, рванулся и застрял в полуоткрытой форточке. Гостья гадливо взяла его за шиворот, и лихой котище повис неохайной половой тряпкой в её руке. Кот был так перелякан, что описался, добавляя в несусветный бедлам ещё и это. Я ничего умнее не мог придумать, как спросить: «Ты вообще-то хто?» Она брезгливо отбросила обомлевшего и опозорившегося кота, вытерла пальцы о свои одёжки и, высокомерно рассматривая меня очень рыбьими глазами, процедила: «Рыбка я золотая и волшебная, неужели сразу не понял?!» Пауза длилась слишком долго. Я вообще-то не дурак, как по своему пониманию, так и по посторонним определениям. Ложку в ухо не несу, ботинок на голову не одеваю, могу ответить сразу и в масть. Но тут оказался дурак дураком, в полном ступоре, что значит, не подготовленный к чудесам атеист!?
Видно, имея уже определённый опыт, эта рыбка снисходительно и как бы свысока рассматривала меня, как инфузорию, или дохлую дафнию, предназначенную в корм. Такой я видал часто Лидочку, это было привычно, и я пришёл в себя. Но всё ещё молчал, зная, что лучше выслушать ту сторону, чем высовываться со своим. Подождала-подождала и взялась разъяснять. Золотая она, значит, рыбка, та самая – из сказок и анекдотов. Золотая и волшебная, и должна мне три желания, за любезность, съел бы её Ржавый в рыбьем обличии, в нём она всего лишь крупная вуалехвостка, без чар и возможностей. Такое наглое враньё вконец выбило меня из колеи. Я, правда, не понимал, как она оказалась у меня в доме, но Лидочка могла ещё и не то организовать, желая меня оженить на какой-нибудь своей колежанке по бизнесу, бабьё на эти фокусы ох как горазды. Подсуетятся вот так, а потом расхлёбывай.
Чавкая промокшими тапочками, я двинулся в дальний конец комнаты, чтобы сдаля всё оглядеть, въехать в ситуацию, с мыслями собраться. Сел в кресло, ещё с минуту помолчал. Как советовала мама, провёл десять раз языком по нёбу, взял себя в руки и со всем доступным мне сарказмом провозгласил:
- Значит, рыбка? Золотая и волшебная? Чудеса творишь?
- Да. – Совершенно нескромно отозвалась та.
- Убери тогда бедлам. – Я ткнул пальцем в лужу на полу. – Воду, осколки… - и язык застрял у меня в челюстях. Исчезла вода, стекло, пятно на ковре, даже тапочки на ногах стали сухими и приятно тёплыми.
- Какое будет второе желание?!
Мой безбожный мир стремительно рушился, обломки его безжалостно заваливали хозяина, нагромождались , стукали, больно ранили. Я всегда считал, что умею держать удар, всегда «кип смайл» в любых передрягах. Вот и сейчас собрал остатки себя в кулак, решив: раз пошла такая пьянка, надо урвать как можно больше и жирнее. Посовавшись в кресле, утверждаясь поустойчивее, я воткнул в неё ненавидящий взгляд такой свирепости и твёрдости, что будь он материальным, проткнул бы эту воблу насквозь и ещё с полметра со спины торчало б; и перешёл на изысканное «Вы».
- Второе желание, говорите?
Да, я жду. Она была всё та же холодная рыба, игнорирующая меня на манер Лидки-сестрички. Оскорбившись ещё больше, я пустился во все тяжкие.
- Значит, второе желание будет следующим: Я желаю раз в год попадать в нынешнюю ситуацию, т.е. я желаю – Вы выполняете. И так каждый следующий год!
В рыбьих буркалах зажёгся тусклый огонёк, мешочек по левым глазом дёрнулся от нервного тика. Ага! Оказывается, и у рыбок золотых нервишки есть, и их до живого достать можно!
- Замётано! – перешла на «феню» Рыбка Золотая и пробурчала, как бы в сторону, но так, что бы я непременно услышал: - С такими желаниями можно и года не прожить, всяко бывает!» - и громко мне – Теперь третье давайте, я тороплюсь.
Ошибочка тут допущены была, я из той дурацкой породы, угрозы на которую действуют, как красная тряпка на быка. Когда вожжа попадает под хвост - несёт коней. Меня понесло тоже.
- А третье – совсем простенькое: Пусть у всех, буквально у всех, на теренах Украины, проснётся совесть, ну на манер самурайской, не допускающей даже в мелочах, без самопоследствий, «потерю лица»!
Могильная бледность затопила рыбье лицо моей визави. Нервные тики терзали его всё беспощадней, рот то открывался, то округлялся, то кривился в причудливой гримасе. Вдруг она рухнула на колени, с деревянным стуком коленных чашечек, возвела молитвенно руки и потерянно зашелестела непередаваемо просящим голосом.
- О, пощади! Я должна выполнить, но я не смею! Последствия твоего желания столь ужасны и кровавы!
- В чём дело? Или силёнок не хватает?
- Бесценный, Вы, возможно, не до конца представляете последствия Вашего желания, разрешите я Вам помогу?!
Подвоха я не почувствовал, и, видя её распростёртую и униженную у своих истоптанных шлёпанцев, милостиво кивнул, не так уж часто могущественные женщины вот так валяются у моих ног, вымаливая разрешения мне же помочь. Длинная холодная рука метнулась ко мне, влажные пальцы коснулись лба. В памяти, как на экране кинозала, всплыли все одиннадцать гравюр Кёоси Сы, почти неизвестного в странах Северных варваров, мастера XVII века. Все одиннадцать, поэтапно изображающих ритуальное «санпуки», т.е. то, что мы, по недомыслию, называем вульгарным словом «хара-кири»! Я отчётливо видел бесстрастные лица, белые скорбные одежды, нож в недрогнувшей руке, замах, смуглый живот, прорезаемый изящным изгибом, повторяющим сердцевину иероглифа «Ло». От левого низа над выпирающей тазовой косточки, поперёк, между лобком и пупком, до печени, и потом назад и вверх до самого солнечного сплетения. Я видел неэстетично выпавшие внутренности, пот на лбу и верхней губе и внимательные глаза стоящего сзади секунданта с обнажённым мечём в руках, задача которого состояла в том, что когда страдания станут нестерпимыми и «потеря лица» станет неизбежно-вторичной, милостиво снести тому голову, спасая от неминуемого несмываемого уже ничем позора. Гениально анатомические картины Кёоси сменились невиданным, но до боли знакомым. Длинными шеренгами, на коленях, стояли наши люди, те самые, изо дня в день мелькающие на экранах ТВ и страницах газет. Расстегнутые пиджаки и штаны, галстуки на сторону, рубахи задраны, в руках различные кинжалы, ножи, тесаки. Отвисшие животы дрожат от предчувствия, на лицах почти самурайская решимость и украинский пот! Позади никого нет, некому милостиво сделать контрольный выстрел, все в первом ряду, все на коленях, у всех прорезалась совесть, а грехов накоплено за десяток сампуки и полста харакири. Страшная ночь надвигалась на страну. Были Вальпургиевы ночи, Ночь святого Варфоломея, наступала ещё ужаснейшая ночь неразумного, жестокого Марка!
Ещё не до конца понимая, какую национальную катастрофу вызываю, - обезглавливание страны и чудовищные траты на похороны сотен тысяч бюрократов, я всматривался в знакомые лица. Вот все гаранты, все премьер-министры, леди Ю с задранной юбкой тоже здесь (когда-то у неё были очень приличные ноги, теперь не то, значит, не жалко), все силовики, все законодатели, прокуроры, министры, судьи, все нувориши, все олигархи – все те, кто много лет буквально пасётся в народном кармане, все те, кто обещает одно, а делает совсем другое – стояли на коленях, ожидая последней команды прорезавшейся совести… раз и всё! Соблазн был велик, очень велик!!!
- Бесценнейший, одумайся, пощади! - Это ко мне! Это стоящая на коленях Золотая и Волшебная.
- Ты что, одна из них? – Вопрос прозвучал, как вбитый одним ударом гвоздь. Она сжалась, съёжилась:
- Разве иначе выполнишь чьи-то желания!
- Но я не вижу тебя там, в тех шеренгах! – Она в ответ, не вставая с колен, молча показала тоненький остренький кривой ножичек, каким так удобно потрошить рыбу.
Да, соблазн был очень велик. Но не было практики, я никогда мысленно не усаживал на унитаз больше одного человека! А тут такое множество. Система проверки давала сбой. Я проглотил ставший твёрдым комок воздуха. Страшно! На смену могут прийти ещё худшие.
- Ладно, отложим на год, возможно, одумаются… - Где-то вдалеке начал нарастать звук, не то милицейской сирены, не то скорой помощи, или спешащей к огню пожарки.
Рыбка, как и я, отвлеклась, прислушалась. Звук нарастал, меня что-то тронуло мягко, но сильно.
- Ба! Да я заснул в кресле, а надрывался сиреной закипевший чайник. Ржавый же залез на спинку кресла и пытался играть с моим ухом, трогая его своей лапкой.
Быстрый взгляд вокруг. Аквариум целёхонький, вобла-вуалехвостка всё так же плавает и пялит на меня свои водянистые рыбьи глаза, под левым мешочек сипается нервным тиком. Я отвернулся, с трудом разогнулся. Со времён флотской службы не спал в таких идиотских условиях. Заварил чай, нарезал хлеба и к хлебу. Замузыкалила мобилка.
- Ты что, спишь? Ты где?
- Почти. Дома.
- Учти, «эмигрант», я уже в Одессе, а тебя нет, моя мама волнуется, вопросы задаёт.
Известный всем любителям юмора голос молодо и напористо вырывался из трубки. Я глянул на часы – 13 минут, как началось первое апреля. Ржавый гениально путался в ногах, парил чай, пялилась рыбка из аквариума.
- Миша, я буду в 10, как всегда. Завтракаем в «Пани, Иногда!» и на дерибабушку. – Трубка отключилась. Он всегда был жутко деловой. Юморина – это наш день. «Эмигрант»?! Так меня зовут друзья-одесситы, считающие немалым предательством мой отъезд из Южной Пальмиры в село за 100 километров от них.
Вот и Миша не преминул напомнить, хотя сам то в Питере у Аркадия обретает, то в Нью-Йорке у Вилли в кабаке, то в Москве, у себя, в театре. На правах старшего и бесспорно состоявшегося, он позволял себе иногда командовать.
- Ржавый, пошли быстренько спать. Кот согласно кивнул, двинулся впереди, смешно перебирая задними, как-то несоответствующими всей его стати, кривыми ногами. Вдруг обошёл по максимально возможной дуге этот самый аквариум, и как бы прячась, запрыгнул в кресло у кровати. Придавливая ухом подушку, умащиваясь, я старательно гнал мысли об увиденном - то ли во сне, то ли наяву. Сложно быть атеистом.
Через год разберёмся.
Щелчок выключателя погрузил реальный мир в ещё более реальную темноту.
Я лукавил, даже с самим собой, лукавил не только альтруизм, помноженный на атеизм, сдержал меня от настойчивости в третьем желании. Нет, там, в той шеренге, с голыми пузами и на коленях я краем глаза увидел бороду, лысину, 16 зубов в вымученной улыбке, руки со знакомым ножом. Короче, я увидел самого себя.
Пауза в год ну просто необходима!
II
Павлина
С таким зверёнышем я ещё дела не имел и не подозревал, как это сложно и интересно. Но по порядку.
Мы втроём (имеется в виду стая: Чук, Гек и я) второй день наслаждались свободой, прозрачной августовской осенью полуострова, предстоящими длинными днями двухнедельного отпуска. За вчера псы оббежали все нужные им места, отметили по-новому территорию, что-то заполевали, наелись, и сегодня увязались за мной. Ружья я взял, но буду ли стрелять, я сомневался. Просто не принято было надолго выходить со двора с пустыми руками. Без определённой цели прошатались несколько часов и, устав, умиротворённо повернули к дому. Рельеф тут создавал некую аномалию. Прикрытая от жгучих северных ветров, длинная ложбина была как бы узким толстым языком относительно южной растительности. Тут изобильно разрослось то, что на открытых местах было немыслимым. Лиственные деревья загораются багрянцем и золотом уже к середине августа, так что стояли во всей красе осенней палитры, стелясь ярким ковром под ноги. Красиво, ничего не скажешь. Тропа позволяла, и я, повесив двустволку широким ремнём-погоном на шею, сложил на ней руки и вышагивал с чувством хозяина и единственного наблюдателя этой окрестной благодати. Лайки, набегавшись и проголодавшись, всё больше перегоняли меня, стремясь ко двору, к миске. И что может случиться в трёхстах шагах от родного двора, в местах обжитых и известных не хуже собственной кухни?
Я увидел только тень, солнце светило в спину. Удар, как тяжёлым дрючком по горбу у основания шеи! Рысь сбила меня с ног, но до мяса не успела добраться, помешала толстая стёганая куртка да ружейный ремень. Времени у неё тоже не было. Собаки в момент сняли её с меня, визг, хрип и, перевернувшись на бок, высвободив голову из полуоторванного воротника и листьев, в толщу которых она забила меня своим весом, мне осталось только отогнать собак, чтобы шкуру не портили. Обидчица была мертва. Крупная, поджарая, даже костлявая, несмотря на обильное лето, лежала, нелепо подогнув голову на сломанной шее, из разорванного брюха текла кровь и сукровица. Псы зализывали друг другу раны-царапины – обычный их ритуал после драки. Я с трудом встал на ноги, и ничего удивительного – представьте себе, что на вас внезапно с силой кинут плотно набитый твёрдый мешок весом килограмм в 30. И у этого мешка есть ещё и лапы с когтями, и что-то негаразд з головой. Именно так – ненормально, нелогично выглядел поступок убитой рыси. Сытой осенью нападать на самое опасное существо, на человека?! Несусветная глупость. Зачем, почему? Я перевернул труп. Не калека, не подранок – загадка. Псы перестали лизаться, насторожились, я поднял уроненное оружие, рваный погон повис длинной неохайной соплёй. Что насторожило лаек? Может, рысей пара? Или что другое? Подняв головы, собаки дружно гавкнули, кинулись к соседнему дереву, стали подпрыгивать. Ага, одно нестандартное событие вытекает из другого – не менее удивительного. На длинном горизонтальном суку, сжавшись в комочек, полыхая глазищами, затаился рысёнок, ростом с рукавичку всего, не более 2-3 недель отроду. Как убитая мамаша умудрилась его родить под осенние заморозки, нарушая тем самым ритмы природы – ума не приложу. Рыси, да и вообще не испорченные общением с человеком животные брачуются, приносят потомство и вообще всё делают в самый подходящий климатический период, иначе им просто не выжить. Это не комнатная, даже не помоечная кошка, или псина. В тайге, лесу, тем более в тундре тёплых парадных, чердаков, не заизолированных теплотрасс по подвалам нет. Тут тот, кто выбивается из ритма, приговорён к поражению. Но факт остаётся фактом, даже если он не укладывается в формальную логику.
Вот лежит мёртвая мамка, напавшая на человека, а вот на суку детёныш, которому положено было родиться месяца 3-4 назад. Что делать? Лайки не советчики, им бы только добраться. Размер роли не играет, нежный возраст тоже. По запаху – это враг, причём опасный враг. А враженя между тем шипело и жгло меня, нас, глазами. Такое слабое, а такое непримиримое и глупо геройское. Оставить его в лесу? Не более чем в течение суток оно погибнет. Убить самому, или отдать собакам – рука не поднимается – котёнок же, дитя малое. Забрать с собой – это целая череда сложностей и трудностей, многих даже и не предусмотришь, о рысях я вообще знал чуть-чуть, а рысятах – вообще ничего. Не будь я сентиментальным горожанином – котёнок бы погиб по простым и жестоким законам выживания; ни один из местных, живущих, к слову, по тем же законам природы, лишь чуть-чуть сдобрённых человеческой цивилизованностью, не взялся бы за приручение и заботу рысёнка. Я же загнал царапающуюся кроху в шапку и поминутно цикая на прыгающих недоумевающих собак, понёс враженя домой. А там посадил его в глубокую бочку, чтобы псы не достали, и занялся шкурой убитой рыси. Белуя её, я удостоверился, что она кормящая, из сосцов капало молоко. Руки знали своё, а голова была уже занята котёнком. Где поместить, чем и как кормить, как уберечь? Ну, младенец в доме, понятны заботы. У меня было и сгущенное, и сухое молоко; из мамаши я выдавил грамм 30-40 настоящего и, несмотря на брезгливость, чуть лизнул, чтобы понять, отличие природного, от имеющегося. В общем, три первых дня были дурдомом «Зоосад на дому». Оно всего боялось,а более всего меня. Видно, я ему казался огромным и ужасным великаном, задумавшим невесть что. Котеня пошматовало две пары перчаток и руки сквозь них. Из-за не того молока его пронесло, и я, тихо ругаясь, мыл по углам, одновременно удивляясь, как трёхсотграммовый котёнок может столько нагадить. Несмотря на тихую теплынь, я не мог вынести его на улицу, или устроить его там. Лайки бы в три секунды вытряхнули из него жизнь. Только изба, как территория сплошного табу, да выучка к беспрекословному подчинению спасали котенка. Вначале я ошибался, посчитав, что это «мальчик» и из-за очень бледного окраса, как бы в противовес, назвал Павлином. Где-то день на четвёртый, глядя в след прячущемуся от меня зверёнышу, отметил, что под торчащим столбиком широким хвостиком классическая восьмёрочка. Павлин оказался Павлиной. Потом, много времени спустя, я понял, что Вредная Девка совершенно не реагирует на кличку, т.е. она опускала определённое буквосочетание, воспринимая только тембр и эмоциональный окрас моего голоса. Что Павлина, что Мальвина, Наташа там или Хивря – ей было всё едино. Она шла на голос и только.
А пока отпуск превращался в ад. Я мгновенно привязался к котёнку, а как всё устроить, не знал. Время же летело стремительно. Ещё неделя – и надо было брать с собой несовместимое – её и собак. Всегда во всех служебных поездках, вдоль Северного Морского пути, Чук и Гек были со мной, и были добрыми, верными друзьями и помощниками. Я не беспокоился о запорах на дверях, о сохранности имущества и тому подобных мелочах. Не цацкался с буйными здоровяками, наглеющими бичами и прочей публикой, живущей за счёт луженой глотки и длинных рук. Во всех случаях наличие двух крупных клыкастых собак дисциплинировало, так просто наехать даже на явного пришлого, явного горожанина, было небезопасно. А тут сила и навыки собак вошли в противоречие с наличием малютки-кошечки.
Пришлось варварски ломать инстинкты псов. Я их повязал – лапы, пасти – пришлось придумать целую конструкцию, чтобы, примером, ударом хоть и связанной морды они её не убили, или не покалечили. Псы активно были много недовольны. Хозяин то я хозяин, даже вожак, но вытворять такое! А делал я и в самом деле неординарные вещи – в ускоренном темпе создавал, организовывал, взаимное привыкание, натиранием собачьих носов тельцем, шкуркой рысёнка. И её пришлось пеленать, чтобы не пускала в ход когти. Меня она уже начинала терпеть, с моего ведь пальца начиналось кормление. Налив в блюдечко молока, я мокал палец, брал Павлину за шкирку и, тыкал носом сначала к пальцу, потом в блюдечко. Фыркала, пускала пузыри, страдала животом, но жила, налаживалось. Но притирание к собакам воспринималось, как преддверие смерти. Все трое, связанные, взъерошенные, с глазами, налитыми ужасом, кровью и огнём, и я как виновник всего этого насилия. Кончался сеанс – псы, насмерть оскорблённые, уносились от меня со двора, рысёнок забивался куда-нибудь по той же причине. Пришлось даже привязать собак, чтобы они